Рецензию Ксении Масленниковой на фильм «Грех» можно прочитать здесь, подробный разбор фильма на предмет содержащихся в нём аллюзий — здесь.
Андрей Кончаловский
Знаете, Наполеон когда стал во главе революции, то Бетховен посвятил ему симфонию третью. Потом Наполеон изменил свои политические взгляды, и Бетховен назвал свою симфонию третью «Героической». И то, и то имело определённый смысл, но объяснять это, по-моему, так же бессмысленно, как объяснять, почему я решил взять Микеланджело, а не там Леонардо да Винчи или Шагала.
Очень сложно сделать фильм или спектакль поставить, чтобы зритель хотел, чтобы было продолжение. Очень часто смотришь на какое-нибудь произведение и думаешь: «Ну понятно всё уже, пора пиво пить». И вот эта нетерпеливость, уже конец ясен, губительно для вообще произведения искусства, поэтому я очень стараюсь сделать так, чтобы зрителю хотелось, чтобы было продолжение, а уже всё кончилось. Это такой процесс отбора в любом произведении искусства. Отбор, отбор, отбор… Чтобы хотелось, чтобы продолжалось. Поэтому когда хочется продолжения фильма, это ещё лучше, конечно, но не думаю, что продолжение будет, и поэтому смотрите второй раз.
Я вспоминаю фразу, которую сказал создатель танка Т-34. Он сказал: «Сложно и дурак может. А вот ты попробуй сделать просто». Вот эта вот фраза, которая для меня является очень целеполагающей, когда пытаешься сделать фильм. Чтобы он был простым. Чтобы всё было просто, а на самом деле за этой простотой скрывается некий смысл.
Дело, конечно, не в биографиях и фактах жизни, а в том, чтобы две вещи было, наверное. Любить свой характер и любить человека, о котором делаешь фильм. Вернее, пытаться его любить. И потом передать эту любовь зрителю. В общем, если зритель полюбил характер… Мы же любим без причины. Мы же не любим, потому что он хороший. Мы очень часто любим людей, которые делают ужасные вещи, и объяснить не можем даже почему. Поэтому эту любовь к своим характерам сложно передать. И второе – это суть. Каждый ищет свою суть – в жизни и в произведениях, старается что-то создать на сцене, на полотне, на экране.
Человеческим поведением движет страх смерти, страх голода, страх холода и страх унижения. Мы испытываем этот страх ежедневно по разным поводам – страх, что у нас что-то отнимут, или страх, что нам что-то не дадут, что мы ждём. Это нормально, это естественно, потому что это, собственно, грех. Этот страх и гарантирует выживание человека или даже любого существа органического, которое движется. И поэтому этот страх так нужен. Этот страх движется ещё тем, что существует в мире алчность, и эта алчность, она как бы пока непобедима, и в любом обществе она существует.
Что бы вы ни подумали, я вам скажу: «Вы правы!». Я не могу по-другому отвечать, потому что вот вы как зрители посмотрели картину, вышли и озадачились: «А в чём же грех?». Вот уже и хорошо, потому что если надо отвечать на этот вопрос, это значит, что я должен выступать перед каждым сеансом, чтобы рассказывать, что я имел в виду. Поэтому что бы зритель ни подумал, мы обречены говорить: «Вы правы».
Чем больше книжек, тем сложнее написать сценарий, потому что все факты жизни Микеланджело очень хорошо известны, задокументированы. Письма домой, его переписка с сильными мира сего, банкирами, семьёй, переписка… Когда мы писали сценарий о Рублёве, там было проще – фактов о Рублёве очень мало известных. ... Поэтому было сложнее отливать, конкретизировать период, в который можно было бы выразить проблему.
Вы знаете, сейчас такое время, что вот у многих молодых людей слово «Моцарт» ассоциируется с шоколадными конфетами: «Ну, съедим по «Моцарту»?».
Из хорошего сценария можно сделать очень посредственную картину и из слабого сценария можно сделать выдающийся фильм. Это завит от того, что приносится на экран. Сценарий — это даже не написанная партитура, понимаете.
Жизнь богаче любого воображения. Очень хотелось бы, чтобы вот эта традиция, которую так великолепно нащупал великий итальянский кинематограф, неореализм, снимая людей с улицы, и ощущение вот этой вот простоты, как «Рим, открытый город», «Похитители велосипедов»... Я потом пытался повторить это уже в «Асе Клячиной». Ну как бы в кинематографе великая возможность снимать людей за то, что у них лица источают правду.
